Гордость не желает сдаваться

Сейлемские процессы над ведьмами (1692 г.) являются пятном позора в истории Америки. Но то, что произошло по­том, дает мне право гордиться тем, что я — американец!

В наши дни только высокий сухой дуб на Гэллоуз Хилл обозначает то место, где двадцать невинных жертв в течение трех месяцев 1692 года были казнены как колдуньи и похо­ронены без отпевания в общей могиле. В то время Сейлем, штат Массачусетс, охватила истерия. На город, казалось, об­рушился сам сатана. Во всяком случае, многих людей обви­няли в союзе с ним. Около ста пятидесяти человек были объ­явлены колдунами и допрашивались в суде, десятки были заключены в тюрьму, двадцать человек — казнены. Сейлем решили очистить от колдунов!

Все началось с того, что несколько девочек-подростков были уличены в запрещенных магических играх. В пуритан­ской атмосфере тех дней это считалось очень серьезным про­ступком. Поэтому когда девочек застали за этим занятием, они впали в панику, они кричали, дрожали от страха и броса­лись на землю.

Увидев, что их странное поведение производит на стар­ших большое впечатление, сообразительные юные особы ре­шили, что должны продолжать в том же духе. Так они и сде­лали, найдя хороший способ избежать наказания.

Позвали врача. Он объяснил, что ничем не может им помочь. Позвали священников. И те объявили, что на дево­чек напустили чары.

Проказницы продолжали свою опасную игру. Если их околдовали, то должен существовать тот, кто это сделал. И они стали обвинять разных членов общины. Объектами обви­нения были, разумеется, пожилые люди.

Девчонки подтверждали справедливость своих обвине­ний тем, что изображали припадки и корчились на полу вся­кий раз, когда кто-нибудь из обвиняемых прикасался к ним или даже просто смотрел на них.

Истерия нарастала. Подозрение витало в воздухе. Обви­нения наслаивались одно на другое, начались судебные про­цессы, за которыми последовали отлучения от церкви и даже казни!

Итак, это случилось в 1692 году. Но когда истерия утих­ла, начала свою работу совесть пуритан. Жители Сейлема при­шли к пониманию того, что они натворили. Они увидели, что своими руками предали смерти невинных людей. Сейлем рас­каялся!

А ведь Сейлем знал, что истинное покаяние ведет к при­знанию вины!

Ровно через пять лет после трагических событий Сэмюэл Сьюэлл, один из судей на тех процессах, ставший позднее председателем суда, совершил публичное покаяние. Пока свя­щенник читал его исповедь, он смиренно стоял у своей ска­мьи. Он сказал, что хочет «взять на себя эту вину и позор, умоляя простить судей и вознося горячие молитвы Господу, чтобы Он Своей безграничной милостью простил этот грех».

Задумайтесь об этом! Публичная исповедь судьи. Но это еще не все. Все двенадцать присяжных опубликовали призна­ние, в котором говорилось, что их страшит вина за невинную кровь.

Священник Сэмюэл Паррис распространил заявление, в котором выразил свое раскаяние и просьбу о прощении. Но даже это не удовлетворило членов общины. Он был смещен со своего поста.

Главным судьей процесса над ведьмами был Уильям Стаугхтон, убежденный сторонник гонений. Но именно он, став главой исполнительной власти, учредил для членов общины день поста — в знак раскаяния за правонарушения, связан­ные с гонениями на ведьм.

Энн Путман, одна из тех девочек, зачинщиц обвинений, сделала публичное заявление. Она сказала, что обвиняла


лю­дей, которые, как она теперь понимает, были невиновны. «Я хочу лежать в пыли, и чтобы меня срамили за то, что я вме­сте с прочими явилась причиной столь страшного бедствия для них и их семей».

Сейлем был охвачен покаянием в такой же мере, в какой до этого им владел психоз борьбы против колдовства. Были отменены отлучения от церкви, восстановлены права собст­венности и добрые имена, а Ребекке Нерс, одной из тех, кто был повешен, воздвигли памятник. Каждая группа в общине внесла свой вклад в покаяние, даже те, кто были просто сви­детелями этих казней.

Раскаяние Сейлема было глубоким и подлинным. Он сде­лал признание свое публичным, потому что грех его был пуб­личным. И горожане сделали все возможное, чтобы испра­вить содеянное. Истинное раскаяние никогда не останавлива­ется на полпути.

Я спрашиваю, есть ли во всей человеческой истории сви­детельство подобного и подлинного раскаяния, если не счи­тать того, что вся Ниневия раскаялась, когда там проповедо­вал Иона?

Да, Америка вправе гордиться Сейлемом после этого!

Признание — это прекрасное и благородное дело. Но его нелегко сделать. Грех всегда предпочитает оставаться сокры­тым. Он препятствует попыткам его разоблачения. Чтобы встать и сказать «я был не прав», требуется настоящее муже­ство. Но сколь многое изменилось бы к лучшему, сколько ран было бы залечено, сколько имен реабилитировано, сколь мно­гие обрели бы счастье, если бы в частной и общественной жизни мы проявляли больше подобного величия души!

Тайного сознания вины недостаточно. Тайной скорби не­достаточно. Апостол Иоанн сказал: «Если исповедуем грехи наши, то Он, будучи верен и праведен, простит нам грехи наши и очистит нас от всякой неправды» (1 Ин. 1:9).

Прощению должна предшествовать исповедь, ибо она следует перед очищением. Другого пути нет. Если мы греш­ны только перед Господом, то мы можем признаться в этом одному Господу. Но если наш грех ранил другого человека, нам необходимо признать свою вину перед ним. А если наш грех был публичным, то и наше признание обязано быть публичным. Наша исповедь должна быть соразмерна на­шей вине.

Раскаяние, не заставляющее человека сказать «я был не­прав» или: «Господи, будь милосерд ко мне, грешному», — это ложное раскаяние. Дело в том, что раскаяние, даже если оно прикрывается этим именем, слишком часто бывает по­верхностным и лицемерным. Грех, зажатый в угол, бормо­чет: «Понимаю, я поступил нелепо» — и старается побыстрее ускользнуть.

 


Точно так же и признание, даже если оно сделано, слиш­ком часто оказывается насквозь искусственным. Оно поддель­но, неподлинно. Оно так перегружено оговорками и оправда­ниями, что лишается всякого смысла.

Мы испытываем омерзение, когда видим, как люди, пре­тендующие на совершенство, бесконечно занимаются самооп­равданием. Мы оцениваем это как предел лицемерия. Но раз­ве многие из нас не поступают так же?

Грех находит много способов избежать разоблачения, пол­ной ответственности и полного признания вины. Мы уклоня­емся от того, чтобы упасть на колени и сказать: «Господи, я виновен. Только я, и никто другой».

Мы обвиняем в грехах свое детство, отцовский счет в банке или его отсутствие; общество, в котором мы выросли;

воспитателя в детском саду, чьи-то слова или поступки, кото­рые мы даже не можем вспомнить. Выдумываем что угод­но — только бы не брать вину на себя.

Или подхватываем модную идею, суть которой в том, что единственное, в чем мы нуждаемся, — это простить са­мих себя. Когда мы наконец поймем, что справиться с грехом нам самим не под силу? Мы не можем сами себе обеспечить прощение. Исцеление должно прийти извне. Только Господь вооружен всем необходимым, чтобы помочь нам справиться со всеми грехами. Но даже Он не поможет, если мы не поже­лаем признавать свой грех.

Исповедь — это сражение с гордостью. Гордость не же­лает сдаваться, она говорит: «Если я признаюсь в своем гре­хе, что будет с моей репутацией?» Исповедь подразумевает признание другому человеку или другим людям, что вы  несо­вершенны, что с вами что-то не в порядке. И гордость проти­вится этому.

Понимаете, грех — это сугубо индивидуальное. Такая вещь, как грех, не существует отдельно от человека. Звезда, гора или здание муниципалитета не могут грешить. Грешат только люди. Никакая лаборатория в мире не может выде­лить сущность греха и поместить его в пробирку. Поэтому, когда человек признает свой грех — и называет его грехом, — он признает не вирус в окружающей среде или экстракт в пробирке, на которые можно показать и осудить их. Человек признает нечто в себе самом. А это ох как трудно сделать.

Поэтому гордость выжидает, она не желает обменять свою репутацию, свои эгоистичные амбиции, свои самооправдания и притворства даже на очищение, покой и новую жизнь.

Но, друзья мои, страшно быть слишком гордым, чтобы раскаяться и честно сказать «я был неправ». Трагично — вы­жидать так долго и заходить так далеко, откуда уже нет пути назад, пренебрегать зовом, пока его не станет слышно, давать сердцу настолько окаменеть, что даже Дух Божий не сможет заставить его дрогнуть. Ибо, помните, — только разбитые серд­ца раскаиваются и изменяются.

И только разбитые сердца исцеляются.