Дилемма Дарвина

В ту ночь, когда Финн случайно наткнулся на Анну, лон­донские доки были плотно окутаны туманом. Девчушке едва исполнилось четыре года. Финн был ростом под два метра и весил чуть больше ста килограммов. Анна не смогла сказать ему, где она живет, но объявила, что пойдет с ним и будет жить у него. Поэтому Финн привел ее к себе домой; его мать всегда подбирала бездомных — будь то собаки, кошки или люди.

Но Финн никак не думал, что эта малышка сыграет в его жизни такую важную роль. В четыре года она обладала неот­разимым очарованием и имела совершенно особые отноше­ния с «Мистером Богом». Уже к шести годам она стала бого­словом, математиком и настоящим философом. Финн считал себя хорошо образованным, но, пытаясь ответить на вопросы Анны, чувствовал себя последним двоечником.

Однажды вечером они сидели на железнодорожной на­сыпи и смотрели на проходящие поезда. Анна пила лимонад. Внезапно она начала хихикать. Она хохотала до икоты. Ко­гда девочка наконец успокоилась, Финн спросил, что ее так рассмешило.

«Я просто подумала о том, — ответила девочка, — что смогла бы ответить на сквиллион вопросов». Слово сквиллион она изобрела для чисел, которые так велики, что их невоз­можно выразить никаким другим способом.

«Я тоже», — сказал Финн, ничуть не удивившись.

Анна взволнованно повернулась к нему: «И ты тоже?»

«Конечно, — ответил Финн. — Ничего особенного в этом нет. Но заметь, я могу дать на половину сквиллиона непра­вильные ответы».

Девочка была разочарована: «Я-то на все вопросы отвечу правильно».

Это уже слишком, надо девчонку поставить на место. И Финн строго сказал: «Нет, не ответишь. Никто не может от­ветить правильно на сквиллион вопросов».

«А я могу, — настаивала Анна. — Я могу ответить пра­вильно на сквиллион сквиллионов вопросов».

«Это просто невозможно. Никто не способен на это». «А я способна — в самом деле способна!» Финн уже готов был ее отругать. Он взял Анну за плечи и повернул к себе лицом. И встретился с ее спокойным, уве­ренным взглядом. «Могу и тебя научить», — сказала она. И прежде чем он успел что-нибудь ответить, она начала: «Сколько будет один плюс один плюс один?» «Три, конечно». «Сколько будет один плюс два?» «Три».

«Сколько будет восемь минус пять?» «Снова три». К чему она клонит? «Сколько будет восемь минус шесть плюс один?» «Три».

«Сколько будет сто плюс три минус сто?» «Хватит, — возмутился Финн. — Конечно, три, но ты пытаешься меня одурачить, верно?» «Нет, не пытаюсь».

«Но ведь ты могла бы задавать такие вопросы бесконеч­но».

При этих словах Анна прыснула, а он недоумевал, не понимая, что она нашла в этом смешного. И вдруг до него дошло, что задавать вопросы бесконечно — это и есть сквил­лион вопросов!

Но Анна продолжала загибать пальцы. «Сколько будет половинка плюс половинка плюс половинка плюс...» Он при­крыл ее рот рукой. Отвечать не было необходимости. Он все понял.

Анна закончила вопросом: «А сколько примеров дают ответ три?»

Справедливо наказанный, Финн ответил: «Сквиллионы». Он отвернулся и стал смотреть на поезда. Через минуту Анна прижалась к его плечу и сказала: «Правда, забавно, Финн? Любое число — это ответ на сквиллион вопросов!»

 


Это стало началом игры, которой они забавлялись дол­гие месяцы. Начать с ответа. Найти вопрос. Любое число, любая фраза, все, что вы произносите, — готовый ответ на какой-то вопрос. Для Финна это была не просто игра, а свое­образное обучение вспять. Его всегда учили традиционно — сначала вопрос, потом ответ. Но эта рыжеволосая малышка обучила его новому подходу. Она научила его пятиться, пока он не наткнется в конце концов на вопрос!

Пятиться — это не всегда самый безопасный способ дви­жения!

Но придуманная Анной игра вовсе не нова. Защитники эволюции играют в нее уже на протяжении многих лет. Пред­полагая, что время обладало в прошлом волшебной силой, они нашли ответ, какой им захотелось, и теперь всякий раз к нему возвращаются. Как и Анна, они двигаются не от вопроса к ответу, а, начав с ответа, пытаются найти подходящий вопрос.

Может быть, я преувеличиваю? Отнюдь нет. Теория эво­люции, несомненно, основана на предположениях. И эти пред­положения никем еще не доказаны. Теория эволюции пред­полагает, что 1) природа всегда себя проявляла так же, как сейчас, и 2) единообразие проявлений природы никогда не прерывалось катастрофами.

Другими словами, у теории эволюции есть ответ, кото­рый ей нравится, и она пытается сформулировать вопросы и найти факты, которые ее устроят!

Не будет ли лучше — и легче — принять простое, ясное, членораздельное и понятное утверждение Книги Бытие о том, что «в начале сотворил Бог небо и землю»? (Быт. 1:1.)

Снова и снова Господь отождествляет Себя в Писании с Тем, Кто создал всё. Кто сотворил небо и землю. И противо­поставляет Себя «богам, которые не сотворили неба и земли» (Иер. 10:11).

Он вопрошает: «Есть ли Бог кроме Меня? нет другой твер­дыни, никакой не знаю» (Ис. 44:8).

Господь бросает вызов всем ложным богам: «Представь­те дело ваше, говорит Господь; приведите ваши доказательст­ва, говорит Царь Иакова» (Ис. 41:21).

У богов случая и произвола, так же как и у деревянных и каменных идолов, есть хороший повод продемонстрировать


свои творческие способности. Говорят, что в далеком прошлом они совершали удивительные чудеса превращения, чудеса эво­люционного прогресса. Но никто не может заставить их со­вершить эти чудеса сегодня. Даже самыми темными ночами, в самых отдаленных пустынях, в тропической жаре или в арктической стуже, в воздухе или в морских глубинах — ни­где кошки не превращаются в собак, а дрозды в чаек!

Это напоминает мне одно из многочисленных судебных разбирательств по поводу права Александра Грэхема Белла на патент, подтверждающий, что именно он изобрел телефон. По ходу дела адвокаты принесли в зал суда аппарат конст­рукции немецкого изобретателя Раиса, модель 1860 года, ко­торый, правда, не был телефоном. Они надеялись продемон­стрировать в суде, что аппарат Раиса может «говорить», и, следовательно, патент Белла недействителен. Однако, к удив­лению присутствующих, эксперты так и не смогли заставить это устройство работать. Оно и пищало, и скрипело, но толь­ко не говорило. Тогда один из адвокатов в бешенстве вос­кликнул: «Оно может говорить, но не хочет!»

Это и есть главная проблема защитников теории эволю­ции. Теория работала, утверждают они. Но не желает делать этого сейчас!

Правда, в последние годы дарвинизм переживает неко­торые трудности. Все идет не совсем так, как хотелось бы его сторонникам. В журнале «Харпер» опубликована статья Тома Бителла, в которой он говорит: «Я полагаю, что Дарвина по­степенно списывают со счетов, но, вероятно, из уважения к этому почтенному джентльмену, покоящемуся рядом с сэром Исааком Ньютоном в Вестминстерском аббатстве, это делает­ся как можно более осторожно и незаметно, без лишней огла­ски».

Юрист, закончивший Гарвард, написал книгу «Пересмотр дела Дарвина».

Креационисты настаивают на преподавании теории эво­люции в школе именно как теории, а не в качестве установ­ленного факта; и обязательно наряду с библейским рассказом о Творении, чтобы учащиеся знали, что у них есть выбор.

Да, идея Дарвина переживает трудности. Все больше и больше ученых осознают, что основания эволюционной


тео­рии слишком сомнительны. Они понимают, что разумная жизнь, как, впрочем, и жизнь в целом, не могла развиться из ничего.

Фактически дарвинизм в его первоначальном виде давно уже мертв. Теперь нам известно, что отклонения, присущие видам, строго ограничены генетической информацией, зало­женной в каждом биологическом виде. Эти изменения нико­гда не могли служить средством производства новых видов. Новейшие открытия в области генетики не только не подкре­пили гипотезу эволюции новых видов, но оказались наиболее веским аргументом, опровергающим теорию в целом.

Слабым утешением явилось для эволюционистов и изу­чение ДНК. По правде говоря, современная биология чаще поднимает вопросы, чем дает ответы. Ученые никак не могут решить проблему — как начала свое существование простей­шая органическая молекула. Еще большие трудности вызы­вает вопрос соединения в первоклетке белков и генов. Веро­ятность этого события ничтожна.

Генетика показывает, как могут происходить изменения в результате отбора и рекомбинации генов, но они касаются только второстепенных признаков, вроде цвета, формы и раз­меров. О том, чтобы происходили изменения главных при­знаков, по которым один вид отличают от другого, например, кошку от собаки или лилию от розы, ничего не известно. Виды неизменны.

Теперь позвольте сделать одно замечание. Дарвин не был кругом неправ. Отдельные положения его труда верны. Он показал, что изменчивость действительно присуща всем орга­низмам и является основой великого разнообразия известных нам видов. В настоящее время зарегистрировано около полу­тора миллионов видов животных и почти полмиллиона видов растений.

Но вот где Дарвин допустил ошибку. Он попытался объ­яснить происхождение не только видов, но и более крупных групп — семейств, порядков, классов. Пытаясь сделать это, пытаясь подогнать факты под свои гипотезы, он погрузился в абстрактное теоретизирование и навязал миру веру в органи­ческую эволюцию — концепцию, которую, по мнению уче­ных, невозможно неопровержимо доказать.


На самом деле изменчивость, которую мы наблюдаем внутри биологических видов, их способность приспосабливать­ся — это не столько результат органической эволюции, сколь­ко свидетельство предусмотрительности и заботы Господа о Своих творениях. Позвольте объяснить.

Вы помните, что, завершив Творение нашего мира, Гос­подь нашел, что это «весьма хорошо». Все, что Он создал, было прекрасным, совершенным и не нуждалось в механиз­мах адаптации. Но когда появился грех, все переменилось. Окружающая среда, климат — все подверглось изменениям, порою даже трагическим. Как же поступил Благой Творец? Неужели Он бросил сотворенные Им существа противостоять, не имея никакой защиты, этим новым, часто невыносимым условиям? Нет. Он наделил их способностью к адаптации. Но это не означает, что Он дал медведям способность превращаться в леопардов, лошадям — во львов, червям — в дроздов или гориллам — в людей. Понимаете?

Теория эволюции, повторяю, переживает трудности. С каким бы энтузиазмом ни пыталась она навязать свои домыс­лы, что-то в природе оказывает ей противодействие и гово­рит: «Нет!»

Например, одна из наиболее запутанных проблем эво­люции состоит в том, что позвоночные животные не имеют предков!

Царство животных, как вы знаете, подразделяется на две большие группы — позвоночных и беспозвоночных. Если теория эволюции верна, то между этими группами должен существовать переход. Где-то среди беспозвоночных мы долж­ны обнаружить предка позвоночных. Было высказано немало различных догадок, но в каждом случае структуры этих двух форм жизни остаются настолько несходными, что вывести их общую родословную совершенно невозможно.

Некоторые эволюционисты предполагают, что позвоноч­ные ведут свое происхождение от аннелид — группы, к кото­рой принадлежит земляной червь. Древнейший червь, согласно этой теории, дал начало существу, которое через миллионы поколений превратилось в дрозда.

Но если учесть, что любой такой переход потребовал бы полной перестройки анатомии, «теория аннелид» не


вы­держивает критики. «Нет! — говорит дрозд. — Никаких предков!»

Или возьмем вопрос времени. Для эволюционистов это нечто такое, что всегда имеется в избытке. Они, и глазом не моргнув, прибавляют или отнимают миллиарды лет. Счита­ется, что произойти может все что угодно — если только бу­дет достаточно времени.

Но посмотрите на морскую чайку. Сколько времени по­требовалось бы процессу эволюции, чтобы произвести эту пти­цу — если это вообще возможно?

Эволюционисты полагают, что жизнь зародилась в пер­вородном «бульоне» из простых молекул, образовавшихся ну совершенно случайно. Эти простые молекулы объединя­лись как попало, пока им не посчастливилось образовать крупную сложную молекулу, которой предстояло сыграть важную роль в живой клетке. И жизнь наконец возникла. Так они говорят.

Но в последнее время даже некоторые эволюционисты начали сомневаться. Они спрашивают себя, действительно ли жизнь зародилась таким образом.

Видите ли, простая белковая молекула может содержать тридцать аминокислот, соединенных по порядку в единую по­следовательность. Но это не так уж просто, ибо существует около двадцати различных видов аминокислот, каждая из ко­торых могла бы занять любую из тридцати позиций. Если хотя бы одна аминокислота окажется не на месте, вы в беде.

Сколько можно получить различных белковых молекул? Хорошо, начнем с другого. Какова вероятность того, что при тридцатикратном подбрасывании монеты она все тридцать раз упадет лицевой стороной вверх? Менее одного шанса на мил­лиард.

А теперь представим, что монета, которую вы подбрасы­ваете, имеет не две стороны, а двадцать. Подбросьте ее три­дцать раз. Какова вероятность того, что все тридцать раз она упадет именно той стороной, какой надо? У вас один шанс против числа с тридцатью девятью нулями!

Иначе говоря, по теории эволюции, образование такого количества различных видов белковых молекул было возмож­но. И вы должны получить единственно правильную.

Сколько бы пришлось ждать «эволюционирующей жизни» хотя бы того, чтобы начаться? Один специалист по физической химии подсчитал, что на получение этой единственно правильной молекулы понадобилось бы более двух миллиардов лет!

Я не буду утомлять вас всеми этими вычислениями. Но это только одна-единственная молекула. А в живой клетке содержится более тысячи видов белковых молекул. Вдобавок она содержит тысячи не менее сложных молекул тимонуклеиновой кислоты (ДНК), жиров, углеводов и множество дру­гих видов молекул. Всего лишь одна живая клетка. У вас не закружилась голова?

Так сколько же времени потребовалось бы на создание мор­ской чайки? Если бы жизнь возникла только благодаря случаю, то потребовалось бы 100 000 000 000 000 000 000 000 000 000 000 000 000 000 000 000 000 (1080) лет на то, чтобы произвести морскую чайку, не говоря уж о человеке! Возможно, в конце концов нам понадобится словечко Ани «сквиллион»!

 


Проблема эволюциониста состоит еще и в том, что он на­стаивает, будто возраст Земли составляет всего четыре с поло­виной миллиарда лет. Времени явно недостаточно! Но из всех людей это обстоятельство беспокоит только эволюциониста!

А теперь послушайте дальше. Если жизнь, как утвер­ждают эволюционисты, зародилась в океане, то мы имели бы весьма древний океан. Но что, если океану нет даже милли­арда лет? Что, если удастся доказать, что океан относительно молод, что ему, скажем, не более 10 000 лет. Что тогда?

Эволюционисты говорят, что в течение примерно милли­арда лет — пока совершалась эволюция — уровень солености океана оставался почти одинаковым.

С другой стороны, креационисты считают, что времен­ные рамки существования океана не превышают десяти ты­сяч лет. Книга Бытие повествует о том, что первоначально земля была скрыта водой (Быт. 1:2). Но Бог образовал океан­ский бассейн, собрав все воды вместе и позволив появиться суше (Быт. 1:9). Во времена Ноя произошел всемирный по­топ, и океан снова покрыл всю землю. После потопа океан вернулся в границы ныне существующих бассейнов.

Две точки зрения, далекие друг от друга. Но что говорит сам океан? Каковы свидетельские показания морей?

Тщательное изучение уровней эрозии и осадочных сло­ев — мы не будем вдаваться в детали — оборачивается фак­тами, которые наверняка вас удивят. Например, в океан еже­годно выносится 27,5 миллиарда тонн твердых осадков. (Что­бы сделать эту цифру более понятной, представим, что во­семьдесят железнодорожных вагонов с осадочными породами каждую секунду разгружаются в океан.) Большинство геоло­гов-эволюционистов признают, что это приблизительно вер­ная цифра. Поэтому спросим, сколько времени понадобилось бы для размывания существующих материков, если бы ско­рость эрозии была постоянной? Опуская вычисления, скажем, что материки обнажались бы со скоростью, которая стерла бы их с лица земли всего за 50 миллионов лет! Однако геоло­ги-эволюционисты уверены, что материки существуют по мень­шей мере миллиард лет. Обдумайте это. За миллиард лет наши материки размылись бы более двадцати раз! Но они находят­ся там, где и находились, и непохоже, что их смывало до основания хотя бы однажды!

Я больше не буду утомлять вас цифрами. Скажу только, что свидетельства океана поставят эволюционистов в нелов­кое положение. Как морская чайка и дрозд, как вся природа, так и океан протестуют и говорят решительное «нет!».

Так удивительно ли, что все возрастающее число уче­ных-эволюционистов пересматривают свои позиции?

Я процитирую вам, что написал в издании «Почта суб­ботним вечером» в сентябре 1977 года Айзек Азимов по пово­ду исследований ДНК: «Эволюция всегда действовала всле­пую, будучи зависимой от каких угодно случайно происшед­ших мутаций и каких угодно внешних условий, способство­вавших более успешному протеканию одних мутаций по срав­нению с другими ("естественный отбор"). Люди, однако, мо­гут поставить на место случая разумное управление. В сущ­ности, ученые сами могут осуществлять мутации и даже про­граммировать определенные мутации, решая, какие из них заслуживают право на жизнь».

Что вы об этом думаете? Не готовы ли ученые признать, что немного разумного руководства не помешало бы, что ра­зумное руководство лучше, чем случайность? Почему бы с самого начала не обратиться к Книге Бытие и не поверить, что в начале Господь Своим разумным руководством, посред­ством произнесения слова сотворил небо и землю? Разве это не лучше верования в то, что жизнь, лишенная разумного руководства, могла возникнуть из неживой материи?

Да, теория эволюции играет в придуманную Анной игру. У нее есть ответ, который ей нравится, но она не может найти для него подходящего вопроса. Неудивительно, что многие здравомыслящие люди, в том числе и ученые, уста­ли от этой игры!